Очень сложно разглядеть изменения в мальчишке сразу, на расстоянии — так и вообще невозможно. Для всех окружающих Ямамото остаётся прежним улыбчивым юношей, сменившим биту за плечом на катану. Сказать больше, не все близкие замечают подмену, продолжают общаться, как раньше, не видят за бесцветной улыбкой пустоты.

Скуало, впрочем, не слепец. Замечает изменения ещё из Италии, покуда мальчишка — уже молодой мужчина — орудует в Японии, и кровавый след за ним тянется на многие километры, бесконечно удлиняясь с каждой неделей. Пожалуй, именно в этом и заключается роль «лучшего киллера», но что-то в нем всерьёз не так. Всю свою жизнь Ямамото лишь играется, милует щедро и карает неохотно, всегда ищет иной способ разрешения конфликта, но — только не сейчас.

В нем что-то срывается подобно перетянутой струне. Иссушенное и обезвоженное, тлеет долго, выгорая изнутри, а после, наконец, перегорает. Переламывается с хрустом сухого дерева, падает долго, грузно, взмётывая фонтаны серой, грязной пыли. Это так очевидно, что Скуало удивляется, почему другие не видят? Даже думает поначалу, что ему лишь мерещится, но очень быстро убеждается в обратном. Достаточно лишь немного последить — и всё становится понятным.

Нечто темное теперь занимает оболочку улыбчивого юноши. Оно зреет в нем долго, давно, с той самой битвы за кольца, должно быть, и в конце концов прорастает, пускает корни, закрепляется — и расцветает во всей своей красе. Смело поднимает голову и, заполнив человеческую оболочку, будто пустую перчатку, управляет им, смотрит через пустые глазницы, обнажает зубы и растягивает губы, дёргая за мышцы и собирая кожу в требуемой последовательности; теперь нечто чужое и чуждое, страшное, незнакомое, непознанное улыбается друзьям и притворяется кем-то, кем никогда не было.

Наверное, это — вина Скуало. Не рассмотрел, не оградил, не предотвратил вовремя, теперь — это лишь его ответственность. Он много и часто размышляет об этом, покуда пытается придумать план, чтобы всё исправить. Есть ли вообще способ вернуть все на круги своя? Раньше ни с чем подобным ему не доводилось сталкиваться, да и не было необходимости: от тех, кто не мог вернуться из-за черты, он избавлялся без лишних сожалений.

Что же до Ямамото..

Избавиться от него будет не просто по ряду очевидных причин. Десятый Босс, ослеплённый игрой в дружбу со школьной скамьи, ни за что этого не позволит, да и сам Ямамото не станет покорно дожидаться отсечения собственной головы. Рассчитывать просто не на кого, Скуало до крошева скрипит зубами, осознавая, что сражаться ему придётся в одиночку, что нести этот крест и тащить эту ношу он будет вынужден самостоятельно.

Однако, Скуало все ещё тешится надеждой, возможно, ещё не поздно? Возможно, Такеши все ещё не пересёк черту? Возможно, до сих пор есть шанс.

Скуало отправляется первым же рейсом, но — не успевает. Вызнав на базе локацию чужого Хранителя, добирается на такси максимально близко, а когда дальше следовать на автомобиле больше нет возможности — бежит всю дорогу, поскальзываясь на мокрых камнях, проклиная чертов ливень и мешающие волосы, хлещущие по лицу плетьми, но упрямо следует до места назначения: туда, где у Ямамото очередное задание.

Ещё на подходе внутри поселяется чувство беды. Вокруг все темное, грязное, провонявшее страхом и пропитавшееся кровью. Молния вспышкой высвечивает место побоища. Задыхаясь от бега, Скуало замирает на расстоянии от единственного силуэта, что все ещё способен держаться на ногах. Убийца даже уставшим не выглядит, только держит катану опущенной очень низко к земле, так что касается остриём почвы. Новая вспышка отражается на лезвии, блестит в каплях дождя и чужом взгляде.

— Что ты наделал.., — сперва шепчет, а после кричит, перекрикивая рёв ветра с громом: — ЯМАМОТО!!

Ладонь автоматически сжимается в кулак, Скуало хищно пригибается, готовый к броску, словно дикое животное. Он знает, что Такеши теперь хорош, нереально хорош! Не верится, что им придётся сражаться взаправду. Не на тренировках или за глупые кольца. Не по прихоти суда и наблюдателей. Не по приказу начальства, не за честь и амбиции своих боссов. Это — только между ними, только для них двоих. Скуало нервозно кривит угол рта, во вспышках молний пытаясь рассмотреть в лице напротив хоть что-то, ещё остающееся от прежнего мальчишки.

— Ты перешёл черту. Это было так необходимо?? Посмотри, посмотри вокруг! Скажи, что сожалеешь. Признай, что оступился.

«Мы вместе всё исправим.»

Мафия — это строгие правила. Мафия — это чёткие законы. Мафия — это нерушимые границы дозволенного. Если не соблюдать их, всё быстро полетит к чертям. Ямамото знает — тот, прежний Ямамото знал это и всегда уважал, но — что же с ним теперь? Не нужно даже всматриваться в искромсанные тела, чтобы понимать, что рамок для этого существа больше не существует. И лишь дело времени, когда оно придёт за остальными из Семьи, ощутив неутолимую жажду крови.

Дождь лупит прямо в лицо, по глазам, Скуало коротко утирается рукавом, таким же насквозь мокрым, как и он весь целиком. Погода просто подстать урагану в его душе, но ему плевать — ничто не помешает его праведной каре. Они это начали, они и закончат. Здесь. Сейчас. Очередная молния отражается на лезвии — и варийский капитан срывается с места в одно неуловимое движение, с силой отталкивается от мокрой земли и подпрыгивает, обрушивая меч на бывшего ученика со всей имеющейся силой. Похоже, разговаривать тут бесполезно, но, возможно, чуть позже у Ямамото все ещё будет шанс одуматься и раскаяться перед смертью, все же — рука Скуало дрожит — он не собирается всерьёз убивать запутавшегося щенка, хотя и осознаёт необходимость хорошенько его потрепать в воспитательных целях.

Слова Ямамото звенят в ушах, раскалывают что-то внутри черепной коробки и ослепляют вспышкой также легко, как пронзительная молния разрывает чёрное небо. Скуало мотает головой и по-звериному утробно рычит, клокочет низко: звук рождается изнутри, идёт от груди и застревает за оскаленными зубами; да, он виноват, пожалуй, как же сильно и как во многом он виноват! Но только — не в этом. Не в том, что сталось с Ямамото Такеши.

Всё это можно закончить быстро, но — и в этом Скуало повинен тоже — его рука дрожит, удар не такой быстрый и чёткий, не такой сильный, как может быть. Он медлит, теряет драгоценные мгновения, физической слабостью допускает мысль о том, что сможет хоть что-то исправить — и это делает его атаку не смертельной, скорее упреждающей, простой и неопасной демонстрацией силы вместо карающей. 

Ямамото показательно спокоен, даже ленив. Парирует удар — и отводит в сторону играючи, всего одной рукой, словно отмахивается от надоевшего комара. Скуало вынужденно отступает, откинутый на прежнюю дистанцию, перегруппировывается и снова поднимает меч, хотя уже понимает, что это бесполезно. Осознание столь сильное и четкое, что это удерживает его на месте, приковывает и не отпускает; он не сводит напряженного и вместе с тем поражённого взгляда с мальчишки, что повзрослел и расцвёл слишком быстро. Когда это произошло? Почему никто не заметил? Как он сам пропустил подобный момент, поворотный, потрясающе значимый! Пожалуй, и в этом тоже — вина Скуало.

Свет от молнии дрожит в отражении на лезвии, танцует, ускользает, вытягивается по всей длине быстрой вспышкой и срывается с острия вместе с дождевой водой. Земля под ногами расползается, проседает лужами и мокрой грязью, так что ботинки вязнут; не самая подходящая местность для боя на мечах. Впрочем, бывали ситуации и хуже, сражаться по колено в воде на очередных руинах, к примеру, гораздо сложнее, но прямо сейчас Скуало понимает, что любая мелочь, способная помешать, отвлечь или затормозить, станет для него фатальной. Ему потребуются все силы и все его умения, чтобы обезвредить эту бомбу замедленного действия, и даже так — шанс на победу крайне не велик; он прекрасно себя оценивает, но ещё лучше сейчас оценивает силы противника.

Противника? Ускользающая мысль отдаёт болезненным уколом в мозгу. Ямамото выглядит совершенно также, как и раньше. Даже смеется негромко, улыбается после, будто все ещё тот самый неловкий школьник, навязанный в ученики случайно и почти что против воли. Тот самый ребёнок, чистый и яркий, что смотрел с преданностью, впитывал знания словно губка и всегда старался изо всех сил. Никогда не сдавался и не жаловался, продолжая улыбаться назло и вопреки всему. Считать его неприятелем неудобно, неприятно, до царапающего в груди мучительно. Скуало слишком привык к нему, чтобы переключить своё восприятие по щелчку, но — это нужно сделать прямо здесь и сейчас, иначе ему не выстоять в сражении против этого монстра.

Ямамото перестаёт улыбаться - также резко, будто кто-то выключил единственный источник света в темном помещении; с очередной вспышкой молнии улыбчивое лицо превращается в безымоциональную маску. И хотя Скуало замечал это и раньше, умело спрятанное за фальшивой улыбкой, то теперь видит ярко и четко, без ширм и притворств. Сидящее внутри безразличие, прорастающее чёрным и поглотившее его — безумие? — другого слова и не подобрать, оно течёт в его венах, метаморфируя сознание, изменяя принципы, ломая и подстраивая под какие-то совершенно иные реалии.

Скуало в отчаянии думает, что этого — уже не изменить, этого — не исправить. Сильнее сжимает кулак, и выставленное перед грудью лезвие в защитном жесте больше не дрожит. В нем нет сомнений и нет страха, в нем остаётся одна лишь отчаянная решимость.

— Не я сделал это с тобой, — контрастно обычному возбуждению, голос звучит тихо, почти не слышно за раскатами грома, но он точно знает, что Такеши услышит даже шёпот: — а ты сам.

Кажется, что между ними  до предела натянута наэлектризованная красная нить, бьющая током в обе стороны; между ними — не бушующая непогода, а штиль перед бурей, оглушающий тишиной, пугающий больше самого сильного урагана; между ними — чернота и пустота, в которой никого и ничего кроме них двоих; и, закрывая глаза на мгновение, Скуало прислушивается к ощущениям, тянется через дождь, грязь и молнии, пытаясь уловить хотя бы отголосок тех лучиков солнечного тепла, что всегда ощущал возле своего смешливого ученика — но груди касается морозным инеем, толкает невидимой рукой, стегает режущей наживую плетью, ударяет маслянистым ядовитым шипом и, задыхаясь, он торопливо возвращается к реальности, не на шутку встревоженный тем, что теперь чувствует по отношению к оппоненту.

Он убьёт меня.

Мысль такая простая и четкая, что даже испугаться не получается. Ямамото теперь сильнее, Ямамото молод и тренирован, Ямамото годами оттачивал свой навык — не ради лишь этого момента, но почему-то иначе думать просто не получается. Ямамото теперь ничего не чувствует, для него больше нет рамок и границ, никто для него не авторитет и не указ, он сам решает — и выбирает путь наименьшего сопротивления. Убить, будто нет никаких прочих вариаций. Это дорога в один конец, это маршрут в никуда. Как жаль, что он сам этого не видит.

— Ты сбился с пути. Нам придётся сражаться.
Я тоже этого не хочу, сжимая сердце, бьется по венам, наполняет его целиком, отдаётся пульсирующим эхом в каждой клеточке, но нам придётся. Если только ты послушаешь.. нет, не имеет смысла говорить вслух, Ямамото [уже] не слышит. Единственный способ его убедить и заставить одуматься, это выбить катану из его рук, доказать силой — и, возможно, тогда…? Скуало до скрипа сжимает пальцы, ему страшно облажаться, страшно проиграть — но страшно не за себя и свою шкуру, страшно за пацана. Как бы патетично не звучало, а это в буквальном смысле финальный бой за его заблудшую душу.

Скуало кривит губы, достаточно мыслей, довольно болтовни! Знает, что ему не выиграть, но отступить попросту не может. Неторопливо переставляя ноги, чвакает грязью, бредёт по широкой дуге вокруг, медленно сужая круг, уменьшая расстояние, будто всамделишная акула. Замирает, выбрав удачное расположение, и для начала взмахивает лезвием, силой удара разметывая обильную дождевую воду с текучей грязью вокруг, надеясь прикрыть свой манёвр, и если не попасть в глаза и лицо, заставляя пропустить момент рывка, то хотя бы отвлечь; выставляя лезвие остриём вперёд, будто пику, неудержимо рвётся вперёд. Единственный его шанс — закончить все быстро, не ввязываясь в долгий бой, иначе то чудовище, что пробудилось среди трупов и крови, его уничтожит прямо здесь и сейчас, без сомнений, без сожалений и без сочувствия, ни разу не дрогнув.

Да, черт возьми, трижды да: члены мафии не должны обнажать оружие, если не желают его использовать, но.. Скуало вынужден. Он поставлен в условия, когда иначе попросту нельзя. Потому что если не сделает этого здесь и сейчас, после — обязательно пожалеет, и не только он — они все невыразимо пожалеют, что не устранили эту проблему ранее, до того, как монстр внутри улыбчивого мальчишки раскроет свой полный потенциал.

Впрочем - он уже. Невероятно силён, тренирован и умел. Переиграть его будет ужасно непросто, и всему этому Скуало научил его сам, о чем невыразимо сожалеет — но вместе с тем и гордится. Нет большей чести для учителя, нежели видеть успехи своих учеников. И прямо сейчас он видит, видит бывшего подопечного насквозь: его силу, его таланты, его реальные умения. Всё это время Ямамото тренировался отчаянно и остервенело, будто от этого зависела чья-то жизнь, а после оттачивал навыки в реальных боях и сражениях, кровопролитных заданиях. Наверное, не стоило возлагать на него столь многое, но без этого Такеши бы не раскрылся, остался бы срединной посредственностью, лишенный особенностей, затухший среди красных огоньков, ограничивающих его развитие и не дающих достичь реальных высот.

Скуало качает головой и крепче сжимает рукоять, ставшую мокрой от бесконечного ливня. Всего один верный удар — и все будет закончено. Всего один. Он закрывает глаза в последний момент и врет сам себе о том, что сделал это из-за взметнувшегося ветра, но — он просто не хочет видеть. Не хочет увидеть, как лезвие пробьёт грудную клетку, выходя со спины, не хочет увидеть последние мгновения кого-то, ставшего невыразимо дорогим за это время…

Такеши уходит из-под удара, он все ещё жив, но на лезвии меча остаётся кровь, кровь струится по руке вонгольского Хранителя, стекает под рукавом и сочится между пальцами, пачкается по рукояти и лезвию катаны. И непрофессионалу понятно, что рана не смертельная, удар прошёлся по касательной, лишь оцарапав, но - у Скуало дрожат руки, и он ненавидит себя за слабость. Эта кровь.. Его кровь. Если бы удалось попасть? Если бы получилось достичь цели? К горлу подкатывается комок тошноты, перед глазами плывет. Скуало убивал многих, испытывая при этом одно сплошное ничего, но сейчас ему физически плохо, его почти трясёт и выворачивает наружу, кажется — еще секунда! — и его будет рвать собственными внутренностями.

Спокойно, останавливает сам себя и силится не смотреть на разбавленную к этому моменту дождевой водой кровь. Старается относиться к этому, как к закономерности, как к чему-то правильному и логичному, как к тому, что уже давно должно было быть сделано. Нельзя медлить или сожалеть. Или ты хочешь, чтобы это чудовище в следующий раз стояло на пороге Варии и готовилось вас всех перерезать, посчитав угрозой? А кто после них — Облако, Гроза, Ураган? Само Небо? Нельзя допустить этого, нельзя!!, Скуало отвешивает себе мысленную затрещину, повторяя словно мантру: должен, обязан, сможет.

Кто, если не я? Это — моя ошибка, моя ответственность.

Наконец, ему удаётся поднять взгляд. Чтобы моментально ощутить укол ужаса: Ямамото уже нет перед ним. Зато за спиной слышится уверенный голос, спокойный и обманчиво мягкий; запястье обжигает чужим прикосновением. Скуало испытывает острую потребность дернуться и отстраниться, в голове крутятся варианты один страшнее другого, но почему-то он уверен, что в такой позиции бывший ученик не станет атаковать. Он способен победить и в честном бою, ему незачем коварно протыкать учителя катаной со спины.

— И что тогда? Что будет, если я отступлю?

Горло хрипит, горло раздирает словами.

Дождевая вода кажется ледяной, закатывается за шиворот и вызывает колючие мурашки под униформой. Скуало переводит взгляд в бок, но ему никак не удаётся рассмотреть лица того, кто стоит позади. Повинуясь иррациональному порыву, он чуть приподнимает лезвие своего меча и косится в дрожащее неверное отражение, которое искажает знакомое лицо до невозможности. Человека за плечом сложно узнать, это будто и не человек вовсе.

Завязывать диалог кажется дерьмовой идеей, но внезапно — ему действительно хочется знать. Что Ямамото сделает, если Скуало подчинится и сложит оружие? Убьёт из милосердия прямо сейчас? Заставит смотреть на все, что станет совершать дальше? В груди всё туго закручивается, лишая возможности вдохнуть, и перед глазами все плывет от бесконечного дождя — от ощущения чужой, давящей силы — от осознания собственной никчемности. Из-за сжатых до хруста зубов рвётся утробный рык: нет уж, еще не проиграл, все еще может сражаться! Даже если того не хочет.

Круто изворачиваясь в чужих руках (плевать хотев на собственное запястье, даже если вывернет или сломает его к чертям), Скуало бьет лезвием наотмашь, рубит воздух между ними в попытке заставить себя отпустить. Ямамото либо разожмёт пальцы, либо останется без руки, что будет довольно иронично: два лучших мечника с культяшками, что за фарс. Он так напряжен, что хочется рассмеяться в голос, лишь бы немного ослабить натянутые нервы, позволить себе выдохнуть и мыслить рациональнее.

Скользя ногой по размытой почве и чуть увеличивая дистанцию, Скуало удерживает лезвие перед собой, чтобы не позволить Такеши приблизиться. Жадно смотрит в его лицо, но вопреки безумным фантазиям — в нем нет ничего демонического, это все тот же улыбчивый ребёнок, потерявшийся в уставшем взрослом, и что-то внутри сердца разрывается от этой мысли.
— Скажи, — не просит, а почти умоляет, сам не замечая этого в своём голосе. Не хочет обмануться, но хочет быть обманутым. Яростно смахивается налипшие волосы с лица, и смотрит смотрит смотрит на распоротый пиджак в месте ранения, набухший багровым, — что ты сделаешь? До чего в итоге опустишься, получив соответствующий приказ? И меня
голос срывается, в горле булькает вместе с ливнем, ему делается невыносимо противно от самого себя. Кричать уже не получается, приходится перейти на неразборчивый шёпот.
«И меня тоже устранишь?»
Перчатка на ладони скрипит от силы сжатия. Скуало готов кинуться в любое мгновение, словно обезумевший, но — он все ещё хочет услышать, все ещё хочет понять.